Деревянный Валаам. 1715-1767 года. (В. Р. Рывкин. По Валааму. 1990.)

В. Р. Рывкин. По Валааму. Обложка.

Источник: В. Р. Рывкин. По Валааму. — Петрозаводск, 1990. Глава: «Страница вторая». С. 34-52.

Подзаголовки: Ирина Назарова.
Иллюстрации: Ирина Назарова, Яна Гайдукова.

Публикуется впервые.

Восстановление Валаамского монастыря после 1715 года

Валаамский монастырь постепенно начинает восста­навливаться и развиваться. Еще в 1715 году по указу царя Петра I он был приписан к Кирилло-Белозерскому монастырю. Этим же указом было положено начало строительства: «повелено им, архимандриту з братиею, на Ладожском острове строить вновь монастырь и церковь…»^[1].

Война еще не кончилась, а на острове начались восстановительные работы — ведь географическое положение Валаама было таково, что в любой момент он мог стать северным форпостом Рос­сии. Но крепостью Валаам так и не стал…

Монастырь пришлось отстраивать заново. По описи Валаама, составленной в 1715 году капита­ном Кексгольмского батальона Василием Доможи­ровым, на острове находилась одна часовня, «жите­лей три двора крестьянских» и «двор бобыльский»^[2]. Архимандрит Кирилло-Белозерского мона­стыря Иринарх обратился к епископу Корельскому и Ладожскому Аарону за благословением начать строительство монастыря.

Чтение подлинных документов — дело увлека­тельное. С каждым новым просмотренным архив­ным делом открывается невыдуманный мир прош­лого. Как много могут сказать эти пожелтевшие от времени документы!

У меня в руках «благословенная грамота» епископа Аарона, которую так ждал архимандрит Иринарх. Читаю строки, сыгравшие огромную роль в формировании первого известного нам монастыр­ского комплекса на Валааме. В грамоте дается указание построить на острове Преображенскую церковь (церкви еще нет, а имя ей уже опреде­лено), кельи и ограду. А вот текст, чрезвычайно важный для интересующихся архитектурой Валаама: «верхи на той церкви и приделах были бы не шат­ровые, а олтари зделать круглые тройные»[3]. Смысл указания вполне понятен — достаточно вспомнить распоряжение патриарха Никона, занявшего пат­риарший престол в 1652 году, строить церкви только «о единой, о трех, о пяти главах, а шатровые церкви отнюдь не строить…»[4]. Шатровые храмы, так непохожие на главы крестовокупольных церквей, скорее напоминающие покрытия крепостных ба­шен, казались Никону несомненным инакомыс­лием.

Получив грамоту епископа, Иринарх привлек к финансированию строительства потенциальных вкладчиков средств, а также средства государ­ственной казны, так как собственные финансовые возможности монастыря были крайне ограничены. Вскоре начались строительные работы. Вековой покой лесных дебрей был снова нарушен стуком топоров.

Новый монастырь возобновлялся на старом, об­житом ранее месте, одинаково полно отвечавшем как утилитарным, так и эстетическим требованиям, которые никогда не разделялись в народной ар­хитектуре. Природные условия Монастырской бух­ты как нельзя лучше соответствовали поставлен­ным задачам. Вид на Монастырскую бухту назы­вали одним из лучших «на всем пространстве лесной России». Были учтены не только эстети­ческие особенности местности, но и возможность их практического использования: рельеф позво­лял наблюдать за акваторией Ладожского озера, а традиционное для Карелии расположение мо­настыря на северо-восточной стороне одновре­менно было расположением в условиях лучшего микроклимата. Монастырская бухта, одна из самых удобных на Валааме, предоставляла надежную за­щиту небольшим судам. Не менее удобна и Ни­коновская бухта, но рядом с ней отсутствовали пригодные для обработки земли. При выборе места для монастыря были учтены и психологические моменты. В отличие от монастырей средней России, расположенных на равнине, Валаамский, стоящий на вершине средь бурных ладожских волн, на голой скале, должен был вызывать пред­ставление о тяжких трудах.

Монастырская бухта. 2017 г. Фото Я. Гайдукова

Первым строителем был инок Александр Рябинский, а его преемниками иеромонахи Савва (с 1720 года) и Тихон (с 1721 года).

В самом начале 1719 года над мощами Сергия и Германа был освящен вновь построенный де­ревянный Преображенский собор. В 1721 году монастырь получил разрешение на строительство Успенской церкви. Ее строительство было завер­шено в 1729 году, и тем самым было положено начало формирования центрального монастырского ядра.

Монастырский комплекс наряду с культовыми включал и хозяйственные постройки. В отписке строителя иеромонаха Иосифа Шарова 1728 года говорится о наличии в монастыре конного двора: «конюшный двор ныне у нас строитце, конюшня построена длинника тринадцети сажен с перерубом, а поперечника шесть сажен»[5].

Шаров, в миру Нассонов, — сын купца из го­рода Старая Ладога. До пострижения Иосиф тор­говал рыбой, сеном, хлебом. В монашество был пострижен в 1719 году в Валаамском монастыре. В 1724 году его назначили строителем монастыря. Эту должность он сохранял до 1750 года.

Возвращение монастырских земель и независимости

Возведение все разраставшегося монастырского комплекса требовало значительных средств. Это побудило Шарова ходатайствовать «о возвращении монастырю древних царских пожалований». В 1729 году он представил в государственную вотчинную коллегию сохранившиеся царские грамоты «для за­писки в крепостные книги», а в 1732 году подал прошение в сенат. Перечисляя прежние царские награды и жалованные грамоты, автор прошения упоминает о том, что в монастыре построены церкви, из которых «одна не совершена (не за­вершена.— В. Р.), и ограды круг монастыря не имеется», и просит пожаловать монастырь «старин­ными вотчинами». Упорству Шарова монастырь обязан тем, что 16 октября 1732 года указом императрицы Анны Иоанновны были пожалованы 23 двора в Сакульском погосте и было дозволено «рыбными ловлями круг того монастыря владеть безоброчно». Кроме того, от Васильевского мона­стыря были отчислены и к Валаамскому при­писаны соляная варница, мельница, рыбные ловли и сенные покосы, находившиеся в Кольском уезде Архангельской губернии.

В 1736 году синод вызвал в Петербург для дачи необходимых показаний Шарова. Ехал Иосиф с не­легким сердцем, под стражей. Ему было чего бояться. В прошлом году он, строитель, и вся братия были наказаны плетьми за «невыполнение всеподданнейших присяг»[6].

Допрос предстоял нешуточный. В указе, по кото­рому Шарова вызвали в столицу, говорилось, что за неправдивое и утайное показание, недостойное монашеского чина, он будет наказан публично. Угрожающий тон указа объясняется вскрывшимся фактом: отсутствием на Валааме часовни, крестьян­ских и бобыльских дворов, указанных в описи 1715 года (эта опись приведена раньше). Шаров сообщал письменно еще в 1733 году, что не застал никакой часовни по прибытии на Валаам, но теперь пришло время лично отвечать перед комиссией синода.

Иосиф приехал в столицу не с пустыми рука­ми: он представил в синод старинные жалован­ные грамоты и указы, подтверждающие древность Валаамского монастыря и его независимость от других обителей, и сумел доказать свою непри­частность к исчезновению часовни. Из ответов на заданные ему вопросы относительно монастырских строений мы узнаем, что в это время в монастыре были две деревянные церкви с переходами и ко­локольня, кельи и амбары, за монастырем разме­щались конюшня, хлев и ветряная мельница. Число монахов — 21 человек. По ведомости Новгородской епархии в монастыре кроме названных построек находились сапожническая, портная, хлебопекарня, поварня. Особо отмечалось, что «вкруг монастыря ограды не имеется».

На этот раз Шаров был благополучно отпущен, увозя с собой спасительные документы. Они возы­мели свое действие на комиссию синода и уже через полгода, в сентябре 1736 года, синод вынес постановление, сыгравшее важную роль в станов­лении Валаамского монастыря. Указом предписы­валось, чтобы «Валаамский монастырь Кириллову Белозерскому монастырю отнюдь ничем не ведать», а «быть… в непосредственном ведомстве Новго­родской епархии»[7]¹.

Строительство шло своим чередом, но частые пожары сводили на нет все усилия малочислен­ной и немощной монастырской братии. В 1748 году сгорела хлебопекарня с кельей при ней, в 1749 году — 5 братских келий, в 1750 году пожа­ром был полностью уничтожен конный двор.

Перестройка монастыря
после пожаров 1748-49 гг.

В марте 1751 года указом императрицы Ели­заветы Петровны Кексгольмской гарнизонной канце­лярии было поручено осмотреть «как погорелые, так и обветшалые строения» Валаамского мо­настыря. Эту работу возглавил прапорщик Кексгольмского полка Ершов. Он составил подробную ведомость, в которой не только указывались имею­щиеся монастырские постройки, но и давались рекомендации по возведению новых сооружений «на погорелых местах». Одновременно были обмерены строения и вычерчен общий план мо­настыря. Этот необыкновенно важный документ сохранился, и теперь мы можем составить некото­рое представление об облике первого деревянного Валаамского монастыря.

Передо мной на столе лежит копия архивного плана. В верхней части иллюминированного уже выцветшими красками листа картуш с надписью: «План Валаамского монастыря з ближнею ситуа­цией)». Внизу, под рамкой, подпись: «снимал и чертил Кексгольмского гарнизонного полку сер­жант Степан Лехавой». Добросовестный сержант, хотя и неумело, но старательно изобразил и под­писал все, что увидел на Валааме.

«План Валаамского монастыря з ближнею ситуа­цией» Степана Лехавого. Сер. XVIII в. Муляж из Музея Валаамского монастыря. Фото: Я. Гайдукова.

Вот пролив из Ладожского озера (нынешняя Монастырская бухта), около берега за изгородью поля. Наверх к монастырю ведет извилистая до­рога и, чтобы никто в этом не усомнился, автор подписывает — «дорога». На горе луга, их много и занимают они большую часть листа. И, наконец, главное — на плане показаны все постройки. Легко разобраться, что есть что благодаря подробной экспликации. А масштабная линейка помогает установить размер построек в саженях.

«План Валаамского монастыря з ближнею ситуа­цией» Степана Лехавого. Сер. XVIII в. Муляж из Музея Валаамского монастыря. Фото: Я. Гайдукова.

«План Валаамского монастыря з ближнею ситуа­цией» Степана Лехавого. Сер. XVIII в. Муляж из Музея Валаамского монастыря. Фото: Я. Гайдукова.

Если мысленно соединить линиями эти три постройки, то окажется, что они стоят по углам треугольника. Такой прием компоновки часто при­менялся в народном зодчестве Севера. Подобное размещение построек позволяло наиболее полно раскрыть индивидуальные качества каждой из них в отдельности и, что особенно важно, обеспечи­вало возможность их наилучшего совместного вос­приятия. В ансамбль входили сооружения с раз­личной формой покрытия, и при подходе к Валааму с Ладоги или движений к монастырю по дорогам острова человек мог видеть непрерывно меняю­щиеся силуэтные сочетания. Каждый новый шаг, новая точка зрения открывали нечто непредсказу­емое, раскрывали глубину художественного образа Валаамского ансамбля. При обходе храмовой груп­пы, словно инструменты в музыкальном оркестре, сооружения начинали солировать одно за другим, а затем их партии как бы сливались в гармони­ческое целое. Я с такой уверенностью говорю об этом потому, что гармоническое равновесие масс сооружений в ансамбле всегда учитывалось народ­ными зодчими.

Однако, несмотря на разнообразие силуэтных сочетаний, думаю, главным свойством ансамбля была цельность, основа которой — верно найденные соотношения сооружений: их размер, расстояния между ними и их форма.

Попытаемся понять, как определился размер треугольника, по углам которого поставлены две церкви и колокольня. Почему между постройками установлены именно такие расстояния? Довольно долго считалось, что в народном зодчестве разме­щение сооружений в храмовых комплексах, их вы­соты и расстояния между ними выбирались стихийно. Но научные исследования последнего десятилетия позволили выявить многие интересные закономерности взаимоотношений высот построек и расстояний между ними[8]. Установлено, что народные зодчие опытным путем пришли к тем же выводам, что и современная наука, изучающая особенности человеческого зрения: чтобы воспри­нять предмет наилучшим образом, нужно находить­ся от него на расстоянии двух его высот. Этот принцип неукоснительно соблюдался в народном монументальном зодчестве. И еще одно важное наблюдение: в храмовых комплексах элементы компоновались так, чтобы можно было из некоей точки видеть их одновременно и без зрительных искажений. Такой точкой в монастырских комплек­сах является вход на территорию монастыря. Спе­циалисты называют подобную точку фиксированной.

Ограды в это время на Валааме не было. Об этом свидетельствует и текст ведомости, и более позднее прошение (1752 год) настоятеля монастыря Ефрема, обращенное к императрице, в котором он молит дать указ «на исправления монастыр­ских и церковных строений… и на построение ограды»[9]. Однако на плане Степан Лехавой пока­зывает ограду, предусматривая ее строительство. Причем отодвигает ее от храмовой группы на такое расстояние, чтобы от Святых ворот на юге ограды все три центральные здания можно было видеть под углом зрения 58°, признанным современной пси­хофизиологией наиболее благоприятным для це­лостного восприятия объекта.

Фасадные изображения храмовой группы не сохранились, но если идти от народного принципа наилучшего обозрения ансамбля, можно установить некоторые размеры построек. Вероятнее всего, что Успенская церковь имела в высоту около 15 са­женей (32 метра). Цифра эта получилась путем деления расстояния от церкви до Святых ворот на два: так поступали мастера прошлого, размещая ближайшую от входа на монастырский двор построй­ку на расстоянии двух ее высот[10].

Храмовая группа была ядром, вокруг которого в пределах проектируемой ограды стояли кельи: настоятельские, братские и строительские, хлебный амбар. Здесь же на плане даны рекомендации, что необходимо строить на месте погорелых строе­ний. К примеру, вместо сгоревшей хлебопекарни предлагалось разместить келью с чуланом и сенями. Учитывая, что поварня стоит слишком близко к храмам, а в «оной по необходимости все­дневно огонь бывает», на плане обозначено новое «пристойное место», куда ее нужно отнести. Небольшие сооружения, окружавшие центральную группу, расставлены довольно свободно, без какой-либо системы. Единственное правило, которому они подчинялись, — взаимная параллельность.

За монастырской оградой постройки группирова­лись в двух основных местах: на горе, рядом с монастырем, и под горой, в непосредственной близости к заливу. На горе стояли конюшенный дом с кельей, кузница, ветряная мельница и Бла­говещенская часовня. У залива располагались баня, постоялые кельи, скотный двор, погреб, амбар и часовня. Композиция построек за оградой носила более свободный характер при общей ориентации фасадов на залив.

Ведомость и план монастыря были представ­лены на рассмотрение в сенат. Трудно сказать почему, но к двум замечательным документам от­неслись с недоверием. Может быть, причина в не­умелости, с какой на плане изображен монастырь и его постройки? Но ведь она компенсировалась старательностью и точностью. Во всяком случае, императрицей в октябре 1751 года был дан указ канцелярии строений о посылке на остров «архи­тектора Гезеля или ученика достойного его» для осмотра в монастыре «погорелого и обветшалого строения»[11]. Не эта ли работа была проделана под началом Ершова? На Валаам был отправлен «Архитектурный ученик» Марк Евстратов, который должен был составить опись сооружений в обители и смету предполагаемых поправок и построек.

«Архитектурный ученик» Марк Евстратов

Прежде чем поговорить о его работе на Валааме, мне бы хотелось внести ясность в вопрос: почему вместо «архитектора Гезеля» на остров отправили «архитектурного ученика» и развеять одно устояв­шееся заблуждение, согласно которому на Валааме воздвигались постройки под руководством архитек­тора Гизеля.

«Гезель» — это не фамилия архитектора, а сте­пень архитектурного звания. К концу правления Петра I их было установлено три: первая «архи­текторы-ученики», вторая — «гезели», или помощ­ники архитектора, третья — «архитекторы». В обязанности гезелей входило выполнение рабочих чертежей и постоянное присутствие на стройке, одновременно они руководили практикой уче­ников[12].

Для перевода ученика в гезели и из гезелей в «заархитекторы» и из «заархитекторов» в архитекторы необходимо было пройти специальное испытание и заручиться поддержкой трех известных зодчих.

В книгах, изданных Валаамским монастырем, «гезель» превратился в Гизеля с легкой руки мало­грамотного переписчика указа XVIII века[13]. Гезель в указе написан с заглавной буквы, собственно, как и архитектурный ученик. Не это ли ввело в заблуждение писаря? Ну, а как буква «е» поменялась на «и» — мне не ведомо. К сожалению, финские исследователи и некоторые советские авторы, не зная о существовании ценного архивного доку­мента о посылке на остров Евстратова и об упо­минании гезеля, доверились изданиям Валаамского монастыря и приписали несуществовавшему Гизелю возведение построек на острове.

Главная заслуга Евстратова — составление плана Валаамского монастыря. Этот документ, выполнен­ный на высоком профессиональном уровне (как-никак, вторая степень архитектурного звания), к счастью, сохранился. На плане не только пока­заны здания, но и даются рекомендации: «ограду вновь зделать», «на погорелые места зделать четыре кельи», «амбар хлебный починить»,— подобные указания даны к каждой монастырской постройке. Евстратов даже указывает, какие материалы необ­ходимо приобрести, сколько пригласить плотников, и называет общую сумму, требующуюся на исправление погорелых построек и возведение новых — 1465 рублей 88 копеек.

То, что на плане Лехавого было только предложе­нием, здесь обретает силу закона. Некоторая разбросанность построек в пределах ограды, свойственная первому деревянному монастырю в изображении Лехавого, уступает место регуляр­ности, строгой их расстановке относительно ограды и центральной храмовой группы.

Но что особенно ценно на плане Евстратова — это детальный показ планировки всех построек: келий, церквей, колокольни и даже хозяйственных сооружений. Теперь мы, зная типологию построек, можем представить, как они выглядели, сравнивая их с аналогичными зданиями.

Прежде всего нас интересуют три главных объекта, составляющие композиционное ядро мо­настыря.

Самой высокой постройкой в храмовой группе была восьмигранная в плане колокольня. Такая ее форма наиболее характерна для северных ко­локолен, потому что восьмигранник подвергается значительно меньшей опасности быть опрокинутым, чем квадратная в плане колокольня. А если взять во внимание расположение валаамской колокольни на вершине горы, открытой всем ветрам, восьмигран­ная структура постройки приобретает еще большее значение.

Преображенский собор представлял собой в пла­не вытянутый прямоугольник, состоящий из трех срубов: на западе — трапезная, в центре — поме­щение для молящихся, главная часть церкви, а на востоке — алтарь с тремя пятигранными апсидами. Форма алтаря с двумя острыми входящими уг­лами указывает на желание подражать приемам, свойственным каменному храмовому строительству. Собственно, об этом же говорит и пятиглавие церкви.

Успенская церковь также была исполнена под несомненным влиянием северного каменного зод­чества XVIII века. В плане она представляла собой удлиненный прямоугольник, несколько боль­ший по размерам, чем Преображенский собор. У западной стены ее было устроено двухсходное крыльцо, затем шел первый сруб — притвор, за ним почти квадратная в плане трапезная, чуть ли не равная по размерам помещению для мо­лящихся. Это объясняется тем, что часть монахов могла слушать богослужение, находясь в трапезной, и наблюдать за происходящим в главном помеще­нии церкви через окна, размещенные по сторонам двери, соединяющей эти два помещения. На востоке церковь завершалась алтарем очень редкой в на­родном зодчестве формы в плане — в виде соеди­нения двух пятигранников. При этом мастера, возводившие здание, отказались от смежной стенки между ними.

Фасадных изображений храмовой группы нет, но об облике Успенской церкви составить представ­ление можно по находящейся в Подпорожском районе (Ленинградская область) в селе Шустручей Ильинской церкви. Она построена в 1781 году— на пятьдесят два года позже, чем церковь на Вала­аме. Сходство планов этих двух построек порази­тельное, близки и их размеры. Ильинская церковь несколько больше, и понятно почему. Если Успен­ская церковь — лишь составная часть крупного ансамбля, то постройка в Шустручье сама была главным объектом бывшего погоста[14].

Можно допустить, что прихожане, на чьи сред­ства строилась Ильинская церковь, бывали на Ва­лааме и немало дивились местной церкви, а затем решили у себя дома построить церковь по пригля­нувшемуся примеру. Если так, что вполне вероятно, главная клеть Успенской церкви была увенчана пятью главами, устроенными на крещатой бочке. Чтобы центральная глава не потерялась среди окру­жавших ее четырех глав, ее приподняли, поставив на небольшой восьмерик. Над многогранным покрытием апсид тоже были главки на небольших бочках. Кровля и все главки были покрыты осиновым лемехом. Нарядно выглядело крыльцо церкви с резными столбами, поддерживающими двускат­ное тесовое покрытие. Остается сожалеть, что пока не найдены графические изображения этой интереснейшей постройки. Впрочем, не будем себя обнадеживать — вряд ли они вообще сохранились, если когда-либо существовали.

Ильинская церковь в Шустручье

Пожар 1754 г. и восстановление.

Прошло немного времени, и пожаром в апреле 1754 года были уничтожены и незаурядные по своей архитектуре церкви, и колокольня, и хлебные амбары, и новая ограда, которую успели построить. Уцелела лишь часть монастырской стены над Святыми воротами да Благовещенская часовня.

Императрица Елизавета Петровна в течение 1754—1755 годов вкладывает крупные суммы в строительство монастыря. И уже к 1756 году он почти полностью отстроен заново. Вот некоторые интересные данные, характеризующие темп работ.

За неполных три месяца была чуть ли не пол­ностью восстановлена ограда — 253 сажени. На этой работе трудилось около сорока плотников, получив­ших за свою работу 267 рублей 20 копеек. Здесь, хотя это и не столь существенно, хочу заметить, что длина ограды по периметру была не 250, как довольно часто сообщается в литературе о Валааме, а 300 саженей (около 640 метров) — 4 стороны по 75 саженей.

Строевой лес для строительства покупался на пильных заводах в Сердобольском и Салминском погостах и в Олонце. По словам игумена Ефрема, монастырский лес употреблялся главным образом на починку, так как «годных бревен мало имеется».

Очень важным историческим документом, поз­воляющим нам представить архитектурный облик второго деревянного Валаамского монастыря, яв­ляется гравюра, помещенная в книге академика Н. Озерецковского «Путешествие по озерам Ладож­скому и Онежскому» (СПб., 1792).

Валаамский монастырь на острове Валааме

Судя по всему, на гравюре запечатлен июньский день. Возле берега, у причала, множество парусных судов — это приехали жители Приладожья на трех­дневную ярмарку, традиционно проводившуюся на Валааме летом. Специально для них построены деревянные лавки и светлицы для постоя. Ярмарка приносила монастырю немалый доход — до трехсот рублей ежедневно только за предоставление лавок в аренду купцам. Кроме деревянных изб для приезжих на берегу много монастырских строений: амбары, склады, баня, рига и гумно, скотный двор. Рядом с пристанью деревянная Георгиевская часовня и еще одна часовня на самой приста­ни, на столбах, вбитых в дно залива. За изгородью овощной огород и луг, где несмотря на празднич­ный день убирают сено.

Художник на небольшой книжной гравюре сумел изобразить крошечные человеческие фигурки, на­делив каждую своим характером. Вот опираются на палки пилигримы, позы которых выдают усталость, вот путники, судя по всему, из простого народа, о чем-то оживленно беседуют, на палках, переки­нутых через плечи, висят котомки с немудреными пожитками. Группа людей собралась у пристани и у лавок. Несколько поодаль важные фигурки: стоят в цилиндрах, скрестив руки на груди. Но больше всего людей на крутом подъеме, ведущем к обители, расположенной на вершине почти ли­шенной растительности горы.

Постройки окружает деревянная ограда. Ее появ­ление — одно из отличий нового монастыря от его предшественника. На первый взгляд ограда кажется оборонительным сооружением — настолько она надежна и основательна. Была она и достаточно прочной: рубленая из бруса, двухрядная. Однако в действительности ограда лишь похожа на крепост­ное сооружение: нет здесь мощных оборонительных башен, с которых можно успешно поливать штур­мующих горячей смолой или сбрасывать на них тяжелые предметы. Но ограда здесь была нужна, слишком уж удален Валаамский монастырь от на­селенных пунктов. «Лихие люди» всегда могли угрожать спокойствию монастырской жизни. А мо­жет быть, такой оградой можно было защитить замкнутый мир иноков от волнений мирской жизни.

Перед самым входом в монастырь стоит часовня, обшитая тесом, с высоким шатром, украшенная резным карнизом. К часовне примыкает крыльцо под двускатной крышей, резные балясины поддер­живают перила.

Деревянная Центральная усадьба («Валаамский монастырь на острове Валааме» — фрагмент)

Над южными Святыми воротами «обреталась» Благовещенская часовня, с главкой, обитой осино­вым лемехом, освященная в октябре 1754 года. Вся западная сторона ограды, единственная восприни­маемая со стороны Монастырской бухты, была дополнена часовнями: посередине, над воротами — Предтеченская часовня, на углу южной стороны — Ильинская, на углу северной стороны — часовня Косьмы и Дамиана.

Центром композиции монастырского двора была Преображенская церковь, пятиглавая, освященная в 1757 году. Ее главы и кровля были обиты осиновым лемехом, обработанным в форме полу­круга и напоминающим рыбью чешую. Поэтому в документе, описывающем церковь, фигурирует выражение «крыта в чешую».

Рядом с Преображенской находилась теплая цер­ковь Успения, освященная двумя годами раньше, с главой, также обитой лемехом и окрашенной «ярью зеленою».

В добавление к этим двум церквам в 1763 году появилась третья — Рождественская, теплая, постав­ленная на одной линии с северной стороной ограды. Ее глава, крытая «в чешую», была окрашена «ярью зеленою», а шея — «вохрою желтою».

Значительно возвышаясь над церквами, завер­шая храмовую группу, стояла многоярусная восьми­гранная колокольня с верхним открытым ярусом звона.

В пределах ограды размещались кельи: настоя­тельские, больничные и братские, хлебопекарня, поварня и трапезная.

С восточной стороны за оградой рядом с колод­цем стояла деревянная часовня, довольно значи­тельная по размерам, с крыльца которой читалось Евангелие во время крестного хода.

На севере, на некотором удалении от монастыря были построены ветряная мельница, кузница, житяной и мучной амбары. А к востоку от ограды находился конюшенный двор и келья для наемных работников. Интересно, что в расположении по­строек вне монастырских стен сохранялась преем­ственность по отношению к предыдущим дере­вянным монастырям, существовавшим до пожара 1754 года.

Несмотря на размах строительства, Валаамский монастырь при издании штатов по духовному ведомству не был включен в число штатных оби­телей.

По ведомости 1765 года в заштатном муж­ском Преображенском монастыре было всего 11 пожилых монахов (средний возраст — 68 лет), содержащихся за счет подаяния богомольцев и за денежную плату, получаемую «от пристающих на берегах того монастыря ловцов, которые рыбу ловят в озере Ладожском, и за употребление монастырского леса на дрова». Тем не менее, монастырь продолжал расти. Опись за 1767 год показывает, что появился дом для приема стран­ников, рабочий дом. Под горою у залива были построены кельи для бедных, хозяйственные помещения, лавки со светлицами.

^[1]  ЛГИА, ф. 251, оп. 2, д. 2573, л. 24.

^[2]  Там же.

[3] ЛОИИ, кол. 238, оп. 2, д. 319/1, л. 27.

[4] Забелин И. Русское искусство. Черты самобытности в древнерусском зодчестве. М. 1900, с. 138.

[5]ЛГИА, ф. 251, оп. 2, д. 1122, л. 1 об.

[6]ЦГИА СССР, ф. 796, оп. 17, д. 269, л. 9 об.

[7] ЛГИА, ф. 251, оп. 2, д. 2573, л. 51.

[8] В частности, такие исследования северорусского народ­ного зодчества проведены ленинградским ученым Ю. С. Уша­ковым.

[9] ЦГАДА, ф. 248, оп. 1, д. 3189, л. 296.

[10] Ю. С. Ушаков, анализируя ансамбли монументального зодчества, посчитав проект ограды за существующую постройку, оценивает храмовую группу на Валааме как хорошо уравновешенную (Ушаков Ю. С. Архитектурное наследие – в строй современности. Л.: Знание, 1980, с. 29,30). Это только подтверждает общую закономерность: ограду предполагали разместить в соответствии с принципами народной архитек­туры, придававшей огромное значение гармонизации архитектур­ного ансамбля.

[11] ЦГАДА, ф. 248, оп. 1, д. 3189, л. 268 об.

[12] Николаев И. С. Профессия архитектора. М.: Стройиздат, 1984, с. 280.

[13] К примеру, упоминание Гизеля содержится в книге «Валаамский монастырь и его подвижники» (СПб., 1903, с. 71).

[14] Андреева Л. А., Коляда М. И., Кондратьева Е. В. По Ленинградской области. Л.: Лениздат, 1978, с. 103.