.

Зайдя в его церковь, которая совне невредима и на колокольне которой находятся все, кроме одного колокола, сетуем о внутреннем разрушении ее… Тут же стоят и два домика с заросшими садами и засохшими яблонями.

Если идти к нему с пристани по тропинке вдоль Игуменских озер, то замечаешь, что с одной ее стороны тянутся дубовые посадки. Задаешься вопросом: почему только с одной? Разгадку находишь, когда минуешь мостик и выйдешь прямо к скиту. Рядом с церковью тоже деревья: лиственница, вяз, кедровая сосна, дуб, но посажены они не вокруг здания, а закрывают церковь лишь с северо-востока. Это как раз то направление, откуда можно было бы увидеть ее, идя от пристани. Но теперь, в сочетании с однорядными дубовыми посадками на стороне тропинки, обращенной к скиту, образовался плотный заслон, до поры скрывающий скит от человека.

Не доверяя ощущениям, подключаешь технику — измерительную ленту, и подмеченная особенность приобретает цифровую конкретность: скитские постройки, спрятанные в лесу, дополненные искусственными посадками, обнаруживаются и впервые воспринимаются человеком с расстояния 25—30 метров. Выбрано оно не случайно. В этих пределах можно распознать лицо человека, особенности его одежды и даже выражение его лица.

В. Р. Рывкин. По Валааму. Петрозаводск: Карелия, 1990. Глава: Первое знакомство. С. 7-25.

О.Николай, худенький, с бородкою, с кроткими серыми глазами, тихий и безответный, смиренным видением встает в памяти моей на плотинке близ Коневского скита. Сзади пустынька о.Дамаскина — мы не успели в этот раз осмотреть ее. Слева озерцо, узкое и длинное, с плавающими по воде желтыми березовыми листьями. И справа озеро, тоже малое, и тоже зеркальное. Кругом лес, тишина. Прямо перед нами церковь, и у входа о.Николай, схимник и пустынножитель, даже не иеромонах. Он не может вас благословить, но с каким глубоким уважением целуешь эту старческую, морщинистую руку… О.Николай ведет показывать свою деревянную церковь. Он всем видом своим как бы извиняется за то, что существует. В этой последней скромности его есть даже и таинственное. Семидесятилетний старичок, точно сошедший с нестеровской картины (схимник у озера), но вот такой тихий и особенный, что сядет в лодку — лодка сама и поплывет. Зайцы придут кормиться из его рук, ласточка сядет на рукав. Может быть, он идет, а может быть, и уйдет туда, за церковь, растает в лесу. <…>

…Михаил Алексеевич запирает лодку на ключ, мы входим в лес. Уже около трех, по-прежнему полутемно, а здесь, средь черных елей, вовсе тьма. По земле все засыпано сухою хвоей, меж стволов с корявыми корнями тропка — совершеннейшая сказка. Не хватает папоротника да избушки. Но у озерца, внутреннего, узкого, становится немножко посветлей. Мы идем берегом. Березы кое-где белееют. Листики на воде неподвижны, а вода темно-стальная, из нее опять лес смотрит, перевернутый.

Идти недалеко, до моста на ту сторону. Вступаем на него. Справа опять озерцо, пошире, попросторней. Перед нами, на подъеме, в сереющем сумраке, едва тронутом прозеленью, небольшая лесная церковь. Направо домик о.Николая. Это и есть Коневский скит.

О.Феодор, высокий, крепкий старик за семьдесят, уже здесь, раньше нас доплыл до своего островка. Худенький, тихий о.Николай, небыстрый, легкий в движениях, добрый дух местности этой, зажигает в церкви у икон свечи, налаживает кадило… ему тоже за семьдесят.

Начинается исповедь. … Потом началась литургия. … Служения этого тоже не забудешь — маленькая, с голубоватым иконостасом в белой с позолотой резьбе церковь, в полумраке, с несколькими свечами у образов…

К причастию в церкви стало светлее. Когда литургия окончилась, мы прикладывались к иконам — вот она, с левой стороны, Богоматерь Коневская с Младенцем: на руке Его два голубка, победители диких конеубийц. (Лишь на этой иконе Спаситель и изображен с голубками.)

Выходим из церкви. Уже рассвело. Зверей нет, но птицы поют свое, все полно утреннего торжества, славы, радости. Вот-вот встанет солнце. Леса в дымке, озеро курится у берегов нежным, розовым туманом. …

О.Николай подошел, поздравил с принятием св.Тайн и сказал негромко, улыбаясь:

— А теперь ко мне, милости прошу, чайку откушать…

Михаил Алексеевич стал было сопротивляться — мы стесним, да хлопоты.

Бесполезно.

А вот в Коневском скиту обитал отшельником другой улыбающийся старец — о.Николай. … Как только впервые увидел нас с о.Исаакием о.Николай, замахал ручкой, заманил к себе и сейчас же без всяких разговоров принялся ставить самовар. Весь так и преобразился старец во внимание к нам, так и загорелся весь какой-то вдохновенной услужливостью. И главное — без слов. Только улыбается и услужает. Но так охотно, так от всего сердца, как будто пришел к нему самый драгоценный гость, — разве только Авраам встречал так трех странников. Сначала я подумал, что такая его предупредительность относится к о.Исаакию как начальствующему в монастыре, но потом сообразил, что о.Исаакий живет с ним всегда рядом, а значит, это гостеприимство относилось именно ко мне, самому малому послушнику. И поразился я несказанно. Никто еще в жизни не встречал меня так, ни отец, ни даже мать. И сразу почувствовал я, как ко многому обязывает меня такое отношение, как внутренне это меня преобразует, я и сам на себя начинаю глядеть с почтительностью, почти с благоговением.