Геннадий Добров на Валааме. Источник: «Сердоболь».

Источник: Сердоболь. Городской альманах. — 2013. —№13/14. С. 92-103.

Заключительная часть «ночных летописей» Геннадия Доброва. Художник вспоминает о встрече с коллегой Кронидом Гоголевым и об ужасе, который охватил того при виде «Автографов войны» — валаамских инвалидов.

Оцифровка, подзаголовки и примечания: Анна Чижевская, Яна Гайдукова.
В электронном виде публикуется впервые.

Часть 8. В обратный путь.

Последний день. Встреча с Кронидом Гоголевым.

Кронид Гоголев

В последний день я уже ничего не делал, просто так гулял. И тут, гуляя, я иду по краю этой бухты, и смотрю — на берегу сидят много детей, и все рисуют. И среди них учитель. Ну, я подошёл. Он говорит: «Да, вы художник, я, говорит, слышал о вас. Из Москвы приехали?»
— Да, из Москвы.— А я, здесь, в Сортавале работаю в художественной школе. А это мои ученики. Вот мы приехали сюда рисовать. Зовут меня Кронид[1]. Можно я посмотрю ваши рисунки?
— Конечно, пойдёмте.
Он ребятам говорит: «Ребята, вы побудьте, никуда не уходите. Сидите тут. А я схожу, посмотрю рисунки».

Мы пришли ко мне. Я вынес на улицу планшет и стал ставить рисунки, ему показывать. И по мере того, как я их стал показывать… У него лицо всё бледнеет, бледнеет. Потом он говорит: «Ой, ой. Страшно мне. Страшно. А, вдруг, их кто-нибудь увидит? Что тогда будет? Что тогда будет? Вы их кому-нибудь показывали?» — «Нет, никому не показывал» — Он говорит: «Знаете, я лучше… Я лучше уйду сейчас. Я сейчас уйду…»

Кронид Гоголев. «Валаам». Резьба по дереву.И смотрю — он побежал. Скорее, скорее… туда, к ребятам. Он испугался очень сильно. (Потом я читал в газетах, что ему присвоили звание заслуженного художника России, вот этому Крониду (Гоголеву). А я собрался уже ехать… Я, вообще-то, хотел сделать три рисунка. Потому что для показа на выставке обычно много работ не берут, берут 1-2 рисунка. Ну, если у самых таких известных художников — могут взять три. Но это уже серия, как бы несколько работ на одну тему… И я был очень доволен собой тем, что я, наконец, побывал на этом острове… Что я тут рисовал, как хотел Кибрик, который мне советовал это сделать… И что я могу теперь возвращаться домой с полной такой (ну, как сказать?) душой, с полным сознанием, как говорили, исполненного долга[2]…

Прощание с Серафимой Николаевной

Комиссарова Серафима Николаевна. Рисунок Г. М. Доброва. Валаам. 1974.

Я дал адрес Серафиме Николаевне. Она сказала: «Я тебе. Гена, буду писать обо всех наших тут страданиях, которые у нас тут есть… То того не хватает, то другого не хватает. Мы тут пишем письма. Эти письма не доходят, обратно возвращаются…» — Но я говорю: «Серафима Николаевна, у меня совсем была другая цель. Я не хотел ввязываться в эту вашу жизнь внутреннюю — кто там прав, кто виноват. Для меня это безразлично. Я хотел увидеть инвалидов войны. Хотел понять, чем они живут — какой мыслью, какими чувствами. Не тем, что им что-то не додали там… На мой взгляд, вы живёте хорошо. Питаетесь хорошо. Всё у вас чисто, всё хорошо. Но если вам что-то не хватает, может быть это должен кто-то другой этим заниматься, но не я. Я — художник. Я должен показать вас в таком виде, в котором я увидел. Не прикрашивая, не раскрашивая, не героизируя вас. А просто вот так, как я увидел таким вот взглядом художника. И в общем-то, тут же вас, наверно, никогда никто не рисовал». — «Что вы, Геннадий Михайлович, что вы! Кто нас… В жизни нас никто не нарисовал… И мы думаем, что не будет никогда рисовать. Потому что мы тут себя считали такими заброшенными, такими париями общества… Там где-то, где-то идут пароходы… Вот мы наблюдаем издали — идут пароходы мимо из Ленинграда куда-то, в Кижи, с туристами… Музыка играет там. Все сидят довольные на палубе. Или целуются, или танцуют, или… выпивают. А мы тут сидим на наших колясках, смотрим на эту жизнь, которая проплывает так мимо нас… Приближается… Нарастают, нарастают так эти звуки… А потом они удаляются, удаляются… И опять мы одни. И летом мы одни. И зимой мы одни. Правда, зимой вот с этого Никольского скита иногда совершают побеги. Бегут сумасшедшие. Но что они бегут? Бегут чуть ли не босиком по снегу в сторону Сортавала. Там километров 30, наверно. Ну, конечно, по дороге или замерзают они там, или что… Отсюда, невозможно убежать. Никто и не стремится отсюда. Тут жить можно. Ну, а куда убежишь? И как в другом месте? Порой в другом месте ещё хуже. Так вот, мы живём…»

Мы с ней простились. И потом она мне часто писала в Москву, я ей отвечал.

А сам я, когда приехал в Москву с этими рисунками, то скоро наступило время показывать работы Президиуму Академии художеств и Секретариату Союза художников России на предмет уже окончательного решения о приёме меня в Союз художников.

[1] Кронид Александрович Гоголев (1926 — 2013) — народный художник Российской Федерации, Лауреат Государственной премии России, Заслуженный работник культуры РСФСР и Карельской АССР. Родился в семье священника. В возрасте 16 лет попал на фронт, прошёл всю Великую Отечественную войну. Окончил Ленинградское художественно-графическое педучилище и художественно-графический факультет университета имени Герцена. С 1961 года работал учителем рисования в детской художественной школе города Сортавала.

Наибольшую известность принесли Гоголеву работы, выполненные рельефной резьбой по дереву. Работы К. А. Гоголева находятся в музеях Сортавалы, Москвы, Санкт-Петербурга, Валаама, в частных коллекциях США, Японии, Германии, Финляндии, Швеции; в личных коллекциях Владимира Путина, семьи Бориса Ельцина, Анатолия Чубайса и др.

[2] «Генри! Странные вещи со мной происходят на Валааме. Я возвращаюсь к тем же темам, которые волновали меня в Москве. Больше того, я не могу ничего другого здесь рисовать. Таким образом, Валаам для меня уже не представляет никакого интереса сам по себе, и мне всё равно, где я — на Валааме, или ещё где, раз я не могу уйти от самого себя. Я сам очертил себя кругом, за который мне уже нет выхода. Жизнь простирается во все стороны, и тем для рисования масса, а я верчусь в своём кругу, и не могу из него выбраться. Калеки, сумасшедшие, пьяницы, да изредка картины природы — вот мои «белые ночи», — вот то немногое, что я тут рисую. И ничего другого рисовать не могу. Таким образом, акварель уже не нужна. Здесь сейчас много художников и художниц, целая практика какого-то института, на всех углах рисуют, пишут. А я хожу со своими психохрониками в голове и вижу в природе одних несчастных калек да пьяниц…»(Из письма Г. М. Доброва жене 29.06.1974 г.)