Геннадий Добров на Валааме. Источник: «Сердоболь».

Источник: Сердоболь. Городской альманах. — 2013. —№13/14. С. 92-103.

Оцифровка, комментарии: Яна Гайдукова.
Подзаголовки: Анна Чижевская, Яна Гайдукова.
В электронном виде публикуется впервые.

Часть 5. Никольский скит.

Ну, как бы то ни было, я всё пытался попасть в Никольский скит. Несколько раз я подходил туда, и даже ходил с одной женщиной, которая зажигала на этом ските стоящий огромный бакен^[1], дающий пароходам огонёчек такой издалека, и они на этой водной глади озера могли различать вход в монастырскую бухту, куда им нужно было держать курс, если они хотели попасть на Валаам. Таким образом, я постепенно уже имел представление, что там находится. Там было психиатрическое отделение этого дома-интерната, где сидели, вернее нельзя сказать, что они сидели за решёткой, — просто жили больные люди.

И вот однажды Иван Иванович (это директор) Королёв (он говорил: «Я — король, а Валаам — моё королевство»), вот этот Иван Иванович поехал в Петрозаводск к своей сестре, которая работала там в Министерстве социального обеспечения. И таким образом, как его родственница, она и помогала ему во всём, чтобы этот Валаам жил своей безбедной жизнью. И одновременно она оберегала Ивана Ивановича от недоброжелательных писем, которые люди писали, всё-таки как-то передавали на волю с жалобами на порядки, которые царили на Валааме.

И вот, когда он уехал дня на четыре на материк, то я пошёл смотреть уже скит, в надежде, что я пройду туда, и меня никто не остановит. Так и получилось.

1950-ые. Обеспечивамые Валаамского дома инвалидов. Санитарки Ласточкина, Сафронова (второй ряд справа и слева)

Жизнь «насельников»

Но на этих сумасшедших было так смешно смотреть. Когда я подходил к мосту на понтонах (через заливчик, который отделял большой остров от этого маленького островка), то туда подъехала повозка… Лошадь её тащила, повозку, а на ней было написано: “хлеб». И вот я смотрю — с острова отделились две фигуры с носилками и подошли к этой повозке. Открыли ящик на телеге и начали выгружать хлеб для больных. Наложили много этого хлеба. А эти сумасшедшие, значит, стоят, смотрят. Потом им говорят: «Ну, берите и несите». И вот один из них взялся за деревянные ручки и хотел тащить этот ящик с хлебом в свою сторону. А другой точно так же встал к нему спиной, взялся за ручки и стал тащить её в свою сторону. И таким образом, они стояли на месте и никак не могли понять, почему это они не двигаются. Потому что один тянул этот короб тяжёлый изо всех сил в свою сторону, а другой точно также изо всех сил тянул его в другую сторону. И каждый был уверен, что вот сейчас они пойдут, нужно немножко только напрячься. Потом всё-таки они остановились, посмотрели друг на друга и догадались, что нужно идти гуськом, друг за другом. После этого они пошли.

Я последовал через мост за ними. Смотрю — на самом мосту стоит сумасшедший и держит в руках большой такой, большой крест, но лёгкий, деревянный. И вот, он этим крестом по воде бьёт. Ударит — крест погружается в воду. Потом он его вытаскивает, подымает вверх и опять со всей силы бьёт по воде. А другой сумасшедший зашёл на средину этой протоки, и ещё один крест, побольше, воткнул в воду, в дно. И он там, в этой протоке, стоит. Вода идёт, а он возвышается над этой водой. Вот так они снимали кресты, которые были на церкви. И так вот они с ними обращались — то ими рыбу ловили, то, значит, устанавливали посредине… Они были полные хозяева этой открытой церкви.

1983-разрушенный Валаам-Яковчук 117 Никольский скит

Никольский храм

Я подошёл к ним. Некоторые сумасшедшие сидели у дверей на корточках и грелись на солнце. А стены все были исписаны, искарябаны — то «Толик», то «Вася», то «Иван»… — такими были исцарапаны надписями. Дверь как-то наполовину сломана была. Я зашёл внутрь. А внутри первое, что бросалось в глаза… Напротив двери был большой иконостас. И там только на самом верху были несколько прекрасно написанных икон (будто их недавно написали свежей краской), они их не могли достать, это очень высоко было. А то, что пониже — всё было выломано и разбито. И вместо икон были такие провалы в этом иконостасе. Всё было выдрано. Не знаю, куда они эти иконы дели, может быть побросали в Ладогу^[2]. Ну, всё остальное — ничего не было. Только вот оставались эти две там, три большие иконы во весь рост святых. Они со свитками в руке, в такой молящейся позе стояли так, рядами.

А вид оттуда был такой чудесный. Вид на озеро, вид на небольшие островки…

Начало возрождения

Но я вот именно застал такой момент, который, может быть, никогда, никогда за всю историю этой церкви раньше не был и никогда больше не повторится. Потому что после того, как я уехал с этого острова Валаам, прошло буквально несколько лет, и духовная жизнь постепенно (постепенно всё это было) стала медленно, медленно возвращаться. Но это, конечно, шло от перемены в Москве, от перемены в правительстве. Ну, я имею в виду, от перемены отношения к церковной жизни.

Сначала, просто энтузиасты стали приезжать. Стали приезжать бригады реставраторов… Это были не монахи, это простые были светские реставраторы древнерусской живописи. Они приходили в эти церкви, замазывали дыры, про которые я говорил, цементом, штукатурили как-то эти места, порубленные топорами, молотками, или расстрелянные фрески^[3]. Потом подбирали цвета, краски, как-то реставрировали…

Первые ласточки — девушки-реставраторы. Очищение валаамского собора.

Но следом за ними, за этими реставраторами, стали приезжать и монашки. Но они ещё жили вместе с инвалидами, вперемешку… Это были какие-то новые люди.

Я одну такую видел девушку, красоты необыкновенной, тихую такую, скромную. Ей дали келью. В этом же точно этаже, где была и моя келья (я рисовал и ночевал там). И вот мы познакомились, я к ней стал приходить. И она мне говорит: «Гена, вот у меня есть книги о Валааме, книги о монахах, которые тут раньше жили. Хочешь почитать? Вот смотри, какие там гравюры. Вот, смотри, как эти люди выглядели, как они тут жили». И, в общем, она была как бы первая такая ласточка той будущей жизни, которая потом стала возрождать, возрождать постепенно эти места к возвращению к их прежним хозяевам, то есть монахам. А пока… Пока она одна была. Потом к ней приехала подруга. И они… Однажды я пришёл в этот собор^[4], всё по-прежнему было открыто так, и тут же инвалиды жили. Но они зашли в этот собор, и я смотрю — они начали подметать. В отличие от всех прежних людей, которые разоряли и рушили всё, эти девушки своими такими худыми, вообще, изящными руками стали там вытаскивать оттуда бутылочки с краской, какие-то там колёса огромные, шестерёнки… Не знаю, что уж они там делали на этих шестерёнках. Но вот как-то выкатывали там во двор.

Сначала очищали и потом расчистили паперть. Паперть была вся разбита, вся разбита. Такие ступеньки были… Ну всё было прямо кусками, какими-то, даже не скажешь, что тут были ступеньки. Девушки сначала начали мыть эти камни, с мылом. Это смотреть… просто было невозможно без слёз. Они моют эти камни с мылом, водой. Там ничего не было — ни икон, ничего. И вот пойдут, нарвут цветов… А цвело всё вокруг, травы были такие огромные. И они нарвут, и в баночки цветы эти поставят…. И так они были довольны, что хоть какое-то место есть чистое, где можно колени преклонить, где можно помолиться…

Куршин. Спасо-Преображенский собор 30×41 1995 г.

В следующую пятницу, 30 марта 2018 г., будет опубликована история встречи Геннадия Доброва с «Неизвестным» и написания его портрета — самого известного «Автографа войны». Воспоминания будут доступны по этой ссылке.

1. Ба́кен, бакан (нидерл. baken) — плавучий знак, устанавливаемый на якоре для обозначения навигационных опасностей на пути следования судов или для ограждения фарватеров.  ↑
2. Возможно, образы иконостаса были вывезены в Финляндию. ↑
3. В Никольском храме, как и в других храмах Валаама, росписи, а не фрески. ↑
4. Не очень понятно, Добров вспоминает Никольский храм или уже Спасо-Преображенский собор. ↑